А Патриарх становился все ближе и ближе, такой невозможный — и такой желанный.
Вернулся Дол-Бярды только под вечер, потрясенный до глубины души.
— Чего, чего там было? — окружили воина товарищи.
— Не знаю, — бесцветным голосом ответил победитель. — Но отныне буду делать это каждый день.
Суровая физиономия единственного профессионального бойца в экспедиции расплылась в глупейшей ухмылке.
— Сейчас я всех этих бичей!.. — засопел Ботва. — Я им покажу!..
Пан-рухха пришлось едва ли не связывать, чтобы он не натворил глупостей.
— Пустите, — металась воинская кляча, и мудрец поразился, откуда во флегматичном Ботве столько страсти. — Во что воина превратили, быдлы!
— Вообще-то они циритэли, — заметил Гуй-Помойс.
— Да хоть бильмандо, — ревел Ботва. — Хозяин, очнись!
Но Дол-Бярды рухнул на тюфяк, набитый травой, и забылся счастливым сном.
На следующее утро с Ботвой и воином в пещере остались Тым-Тыгдым и Раздолбаи, а Тып-Ойжон, Ыц-Тойбол и Гуй-Помойс отправились с визитом к Великой Матери.
— Пришли, сынки? — обрадовалась Матерь. — Ох, и силен ваш Бердыш.
— Дол-Бярды, — сухо поправил старый ходок.
— Да ладно тебе, крепыш, — бабища шутейно пихнула Гуй-Помойса, и тот едва устоял на ногах. — Что, тоже бороться хотите?
— Зачем? — испугались все трое.
Матерь снова засмеялась:
— Да шучу, шучу. Нельзя мне, я уж понесла…
— Что понесли? Куда?
Смех у Великой Матери, хоть и странный для гостей, а все-таки приятный, долгим эхом раскатывался по пещере.
— Ох, сынки, и веселые же вы! А откуда, по вашему, дети берутся?
— Кто откуда берется? Вы вообще о чем? — Тып-Ойжон был деморализован — он впервые не понимал вообще ничего.
— Ну как же… — растерялась и сама Великая Матерь. — А вы-то как на свет появились? Папка с мамкой есть у вас?
— Я на дереве вырос, — ответил Ыц-Тойбол. — А что такое папка с мамкой?
— Меня нашли в борзянке, — сказал мудрец. — Но я ничего не понимаю.
— А я это… вообще из выгребной ямы вылез, — признался старый ходок.
Матерь опять приготовилась зареветь, но Тып-Ойжон помешал ей:
— Эмоции потом. Что тут у вас происходит?
Происходили у циритэли вещи поистине удивительные. С незапамятных времен, еще даже когда и гор здесь в помине не было, Великая Матерь уже рожала детей. Суть процесса сводилась к следующему — по крайней мере, так это понял мудрец, — уд мужика представляет из себя часть хитрого устройства, аппарата размножения. В контакте со второй частью устройства, находящейся внутри бабы, аппарат начинает работать, и через определенное время баба рожает: то есть аппарат воспроизводит копию циритэли в миниатюре, и копия называется ребенок. Эти ребенки — или дети — вырастают, и сами становятся мужиком или бабой, но до обряда инициации с ними ничего не ясно. Чтобы баба понесла — то есть чтобы аппарат размножения начал работать — циритэли занимаются любовью, то есть тем, чем вчера занимались Дол-Бярды с Великой Матерью. Процесс до безумия приятный, особенно для мужиков, поэтому они так трепетно относятся к своим удам.
— И ваш-то вчера, — вновь рассмеялась Матерь, — все ведь понял, не знаю как. Видали: как схватит мужика за хозяйство, тот и скис.
— Эй, погоди! — растерялся Ыц-Тойбол. — А у Дол-Бярды что, тоже хозяйство?
Матерь задумалась — и не нашла что ответить:
— Чем же это он меня вчера так утомил?
Тып-Ойжон успокоил ее:
— Он и сам утомился. И тоже не понял, отчего.
Визитеры собрались уже откланяться, но Великая Матерь не отпустила их просто так.
— Нет, сынки, нельзя так. Обязательно надо, чтобы след от вас остался у циритэли. Да и бабы наши на вас косятся, понравились вы им.
Тут уж мудрецу и ходокам стало вовсе не по себе.
— Может, не надо? — робко спросил Гуй-Помойс.
— Ты что, крепыш? Конечно, надо! Да ты не бойся, тебе точно понравится.
Визитеров развели по разным пещерам. Тут-то им и открылась природа таинственных стонов, но ни ходоки, ни мудрец об этом никому потом не говорили, и между собой стыдливо не обсуждали.
Размазня, оставшаяся после Ваз-Газижоки, любопытства у Диболомов не вызывала. Лой-Быканах начал подозревать, что опять мог ошибиться, и начал уже бормотать «Вышли хваи», как взгляд его упал на аптечку.
— Что у вас тут? — спросил он архитекторов.
— Обезболивающее, заживляющее, торкающее… — начал перечислять Скип.
— Годится, — прервал его философ. — Заживляющее — тинная труха?
— Грибной взвар, — обиделся Уй. — Фуфла не держим.
Повезло, подумал эксцентрик, как же мне повезло. На периферии обзора парил в эфире Патриарх и с нескрываемым интересом наблюдал происходящее.
Лой-Быканах вылил на останки головы чуть ли не полсклянки, взвар зашипел, запенился, и из пены испуганно вытаращился глаз архитектора.
— Погоди, не дергайся, — философ вылил остатки взвара на размазню и прикрыл ящиком. — Теперь подождать надо.
Ждать пришлось недолго. Практически сразу из под ящика начали доноситься булькающие и трескающие звуки, потом невнятное бормотание, и вот уже:
— Ты мне за это ответишь! Вы мне все за это ответите! Жалкие, ничтожные…
Лой-Быканах горделиво приподнял ящик и представил Диболомам целехонькую голову архитектора.
— Регенерация — не причина, а следствие неуничтожимости, — объявил философ.
Уй и Дуй не смутились и на этот раз, но теперь их скепсис не казался твердым и непоколебимым.
— И что теперь? Положим, что вы даже правы, и сикараськи действительно особый вид материи…
— Даже не вид, а способ существования материи, — уточнил Лой-Быканах.
— Ну, хорошо, способ существования. И вы думаете, что от этого смысл существования сикараськи иной, нежели мы утверждаем? — усмехнулся Скип.
Лой-Быканах коварно улыбнулся:
— А вот этого я не скажу.
— Почему? — удивился Уй.
— Потому что пока не знаю.
Он выглянул в окно. Блямба почти скрылась за горизонтом.
— У вас можно переночевать?
— Конечно, — ответил Скип, не отрываясь от кульмана. — Но для этого ты должен признать, что мы правы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
